Роман встал за спиной у Ксении.
Даже слепой смог бы пусть не увидеть, но уловить ауру взаимной любви, исходящую от юноши и девушки.
— Ты как нашёл меня, папа?! — удивлённо спросил он юношеским, прорезающимся, ещё не устоявшимся баском.
— Мать сказала.
— А-а! Я и забыл, что говорил ей как-то.
— Ты почему ушёл? Почему с нами не посоветовался?
— Я записку оставил.
— А поговорить нельзя было? Ты о матери подумал?
— Вы бы меня не отпустили.
— Не отпустили бы. Поэтому собирайся, говори дамам «до свидания», и на выход с вещами.
«Вот только как мы пойдём? Какой-то запрет ввели на выезд и выход из города, как мне сказали на посту».
Между тем девушка, внимательно посмотрела на мать и сказала:
— Мама, поговорить надо, пойдём в комнату.
Закрыв за собой дверь, Ксения тихо спросила:
— Мам, у тебя с ним что-нибудь было? Только не ври мне. Ты же цветёшь и пахнешь.
— Мы с Иваном Петровичем знакомы давно. Я его знала ещё до твоего отца.
— И? — девушка выжидающе смотрела на мать. — Впрочем, можешь не отвечать. Мне всё понятно.
— Ничего тебе не понятно, Ксенька, — вздохнула Наталья. — Ничего ты не знаешь. Ивана Петровича не знаешь, да и меня тоже, хоть и пытаешься изображать всезнайку и всепонимайку.
— Может, всего я и не знаю, — упрямо ответила девушка, — но и того, что рассказал Рома, мне достаточно. Его усыновитель женат на матери Ромы. А это, на минуточку, предполагает кое-какие обязательства, не так ли?
Наталья пристально посмотрела на Ксению.
— Послушай-ка, доча, уж не хоч ешь ли ты сказать, что я чужую семью разрушаю?
— Ты сама себе ответь на этот вопрос, мама.
Девушка резко развернулась, открыла дверь и вышла из комнаты.
Наталья обессилено опустилась на стул, поставила локти на стол и прижала ладони к лицу.
Из коридора донёсся голос дочери:
— Рома, пошли!
— Куда? — не понял тот.
— Вот именно: куда? — спросил Иван. — Ромка уходит со мной.
— Нет, папа, с тобой я не пойду. У меня другие планы.
— Знаю я о твоих планах. Исполнится восемнадцать, вот тогда делай, что хочешь.
— Мне через месяц уже восемнадцать. Но это не важно. Я и сейчас буду делать, что посчитаю нужным. Так что ты зря пришёл, — упрямо ответил Роман своим не устоявшимся юным баском.
— Да! — поддержала его Ксения. — И мы уходим. А вы оставайтесь.
; — В каком смысле — оставайтесь? — не понял Ромка.
— Я тебе потом всё объясню, — ответила девушка. — Пошли.
Хлопнула входная дверь.
Через недолгое время в комнату вошёл Иван.
— Что ты ей сказала? — спросил он тихо.
— Ничего почти. Она сама всё поняла, — невесело усмехнулась Наталья. — Женское сердце не обманешь.
— И что нам с этим делать теперь? — глухо спросил Никитин, прислонившись к косяку.
— Уходи, Ваня, — тихо произнесла женщина.
Никитин молча развернулся и вышел из квартиры, закрыв за собой дверь. На душе у него лежал тяжёлый камень вины перед Еленой. Он уже не мог вернуться к ней после совершённой измены, без Ромки, и вообще не мог. Что делать теперь, он совсем не представлял, поэтому потерянно сидел на лавочке у подъезда, глядя на потемневшие и подсохшие на асфальте большие и частые капли кров и избитых ночью налётчиков. Всё-таки смогли они как-то уползти, хоть и топтал их Иван со всей яростью. Подобной жестокости его научила зона, он видел такие расправы не раз и совершал их сам.
Неожиданно для него, из-за давно не стриженых кустов акации выскочил возбуждённый Ромка.
Тот и сам не ожидал столкнуться у подъезда с усыновителем, и замер на месте. А потом выпалил ломающимся баском, едва не плача:
— Как ты мог, дядя Ваня?! Как ты мог?!
Следом появилась Ксения. Она схватила парня за руку и потащила назад со словами:
— Пойдём, Рома!
Уходя, Роман развернулся и выдохнул отчуждённо:
— Не прощу никогда! Не возвращайся больше к нам!
«Недолго я отцом-то побыл чужому ребёнку, — думал отрешённо Иван. — Опять стал дядей Ваней, и при каких обстоятельствах…»
Он ещё долго сидел мрачный, а потом тяже ло поднялся со старой, едва живой лавочки, закинул на спину свой рюкзак и пошёл по улице, не зная, куда идти и как жить теперь.
Наталья молча плакала в своей комнате у стола, уперев в него локти, обхватив голову руками. Слёзы часто капали на столешницу, уже превращаясь в лужицу, чему женщина отстранённо, через невыносимое чувство душевной боли и одиночества, ещё могла удивляться.
Наконец, она решительно распрямилась, ладонями вытерла щёки, а полой халата — столешницу, подошла к окну и увидела, как Иван заворачивает за разросшиеся кусты акации.
Женщина будто опомнилась, опрометью выскочила в подъезд, даже не захлопнув входную дверь. Она побежала вслед за Никитиным, поджимая пальцы на ногах, чтобы не слетели домашние шлёпанцы.
Иван услышал лёгкие шаги и обернулся.
Наталья остановилась в нескольких метрах, сделала пару неуверенных шагов. Опять остановилась и произнесла сквозь слёзы:
— Не уходи, Ваня. Я не могу потерять тебя второй раз…
Никитин подошёл к ней, тихо обнял и сказал:
— Пойдём домой, Наташа.
Женщина прильнула к нему и крепко взяла под руку, словно опасаясь, что Иван передумает и уйдёт.
— Всё у нас будет хорошо, Ваня, — заплаканным голосом приговаривала она. — Мы тоже имеем право на счастье.
— Ромка сказал, что не простит меня. Чтобы я не возвращался в их семью.
— Куда ж ты пошёл тогда?
— Не знаю… — вздохнул Иван. — Мы у старшего брата остановились. Но туда я уже не могу вернуться, не имею морального права.
— Молодой твой Ромка ещё, как и Ксенька моя, — сказала Наталья, будто извиняясь за них. — Максималисты оба, у них пока только два цвета: белый и чёрный без всяких оттенков. Ничего, подрастут — всё поймут.
//- * * * — //
; Осень прошла в повседневных заботах о хлебе насущном.
Городские власти увязали вопрос распределения продуктов первой необходимости по талонам с обязанностью жителей работать на предприятиях и иных объектах, спешно переориентированных на военные нужды.
Оппозиционеры сумели установить и закрепить за собой несколько секторов за пределами города, через них в почти осаждённый мегаполис доставляли всё необходимое, правда, в гораздо меньшем количестве, чем это требовалось для нормальной жизни. Железнодорожные составы и автопоезда сопровождала усиленная военная охрана. Это было очень непросто, так как по всей России противостояние возросло. Зачастую получалось так, что поездам и автоколоннам приходилось пересекать регионы, контролируемые противоборствующими силами, а то и вовсе никому не подчиняющимися «махновцами». Поэтому не всегда они прибывали по назначению и целыми.
Пассажирские поезда изредка ещё ходили, но выезжающ ие из Красноярска должны были получить особый пропуск, что было непросто. Правда, за деньги решалось и это.
В город же особо никто не стремился, если только по необходимости. Поэтому сюда пассажирские составы шли нечасто. Из Красноярска пытались уехать многие из тех, кто не сделал этого раньше, не осел в деревнях поближе к земле, чтобы не помереть с голодухи. Однако военные почти никого не выпускали, наверное, чтобы остановить неконтролируемую миграцию, что до крайности раздражало людей, желающих покинуть неспокойный регион. Хотя особо-то ехать некуда: по всей стране стало неспокойно.
И всё же желающих нелегально выбраться из города находилось немало. Кому-то это удавалось, но бόльшую часть таких горе-авантюристов задерживали военные и помещали в один из трёх специально организованных фильтрационных лагерей, где, по слухам, с задержанными не церемонились: терпели они и скотские условия содержания, и отношение к ним было таким же. Но само е главное — никто фактически не занимался решением их дальнейшей судьбы. Людей попросту содержали в этих лагерях бессрочно. Журналистов и прочих правозащитников туда на пушечный выстрел не подпускали. Поговаривали, что смертность среди задержанных была высока. Это тщательно скрывалось, но уже мало кто пытался разбираться в подобном, найти правду: другие глобальные события перекрывали незавидные судьбы каких-то беглецов.
Гражданские авиалинии работать почти перестали за исключением неких вип-рейсов, попасть на них могли редкие счастливчики. Небо теперь безраздельно принадлежало силовым структурам и военным.
В конце осени разделившаяся армия впервые вступила в открытое вооружённое столкновение. Обошлось малой кровью, убитых и раненых оказалось немного — может, несколько сотен с каждой стороны, что по меркам войны пустяк, но противники были готовы к более решительным действиям. Неизбежность больших жертв и разрушений уже не сдерживала враждующих от последнего шага. Нерешительные и даже откровенно трусливые политики продолжали козырять железным аргументом: война никому не нужна, но на деле ничего не предпринимали, дабы остановить подготовку к ней. Более того, некоторые из них активно «наваривались» на поставках оружия разделившейся армии, в авральном порядке начавшей готовиться к серьёзным и затяжным боям. Очень много оружия поступало из-за границы. Этому способствовали всё те же политики из высшего эшелона власти, массово покинувшие неспокойную Россию.
